Содержание                                                        страницы

 

 Пролог. Пространственное Сознание и сон          3 - 13

 

ГЛАВА I. Введение в Пространственное Сознание 14 - 18

 

ГЛАВА II. Дом и его роль во сне                                18 - 23

 

ГЛАВА III. Лексический анализ сновидений             23 -32

 ГЛАВА  IV. Управлять событиями

                                                                       

Эпилог. Критика смертности бессмертия                  32 - 38        

Фейербаха

                                                                 

 Комментарии  К ГЛАВЕ IV 

Приложения. Комментарии к ПРОЛОГУ, ГЛАВАМ I, II, III
 
и ЭПИЛОГУ                                                                    39 - 43

                                                                                                                       

                                                                                                                 

                           

                          Пролог. Пространственное Сознание и сон.

     Основательно вдумавшись в сны, я набрел на такое явление, которому дал название Пространственного Сознания. В этих думах меня, в первую очередь, занимал вопрос: куда же девается наше сознание в снах без сновидений? То, что сознание в это время спит вместе с нашей сущностью, звучало  не очень-то убедительно. В таком случае, какую-никакую опасность оно вместе со спящим могло бы и «проспать». Ан нет же, при резком звуке, толчке, ударе, даже по неведомому наитию человек просыпается. Следовательно, сознание не спит в это время вместе со спящим, а бодрствует. Сон без сновидения мы обычно характеризуем словами: «как в яму провалился», т.е. в темноту.  Мы не помним себя в это время, т.е. не можем описать то, что с нами происходило. Хотя и в снах со сновидениями мы этого реально тоже сделать не можем. Однако в снах со сновидениями мы говорим, что ощущали себя там-то и там-то, чувствовали то-то и то-то. Другими словами, в сновидениях мы можем утверждать, что наше сознание было с нами – в нем мы помнили себя. Впрочем, в обоих случаях люди бодрствовавшие и со стороны наблюдавшие за нами скажут, что ничего особенного они не заметили: мы ровно или неровно дышали, а может, даже храпели, никуда не исчезали, порой, у нас начинали двигаться зрачки, иногда они были неподвижны, мы вертелись с боку на бок, хмурились, улыбались, пускали слюни, меняли выражение лица и т.п. То есть в обоих случаях наше сознание было вместе с нами. Но почему же, тогда в снах без сновидений мы не помнили себя? Ясно, что сознание наше так же точно бодрствовало, как и в сновидческих вариациях. Почему же по сновидениям мы «бродили» вместе с нашим сознанием, а при отсутствии оных не помнили себя? С кем в таком случае «гуляло» наше сознание, если мы о нем ничего не могли вспомнить? Хорошо, можно предположить, что сознание в этот момент отключается, а при угрозе немедленно включается. При таком предположении человек становится скорее живой машиной, а не живой сущностью. Нажал включатель – пошел поток сознания, выключил – прекратился поток. Янусизм какой-то1! Тоже не очень-то убедительно. Дальше, вдумываясь в сны без сновидений, можно понять, что наше сознание в это время не спит, а бодрствует. Причем не просто пассивно полудремлет, а пристально наблюдает за окружающим, готовое в любой момент подать сигнал тревоги. Вспомни Гурджиева. Так вот интересно, за каким таким окружающим «наблюдает» сознание, что мы о нем знаем? Рационально только то, что можем увидеть, пощупать, понюхать, вкусить, услышать, ну и еще то, что по тем или иным известным правилам вычислить. Вот, пожалуй, и все. Когда мы рождаемся, то являемся уже в заранее подготовленный, разумный, рациональный мир. А что мы знаем о первобытном хаосе и что было с нами до нашего рождения, где мы были? В хаосе? Итак, мы являемся в мир, где уже все до нас организовано, осознано, тысячу раз проверено и испытано. Мы рождаемся в сознательном мире, в мире, сознающем себя. Сначала мы относимся ко всему окружающему, как к чуду, так, будто явились в него из снов без сновидений. Хотя в этом нами впервые увиденном чуде время от времени и возникают сомнения: а вот эту ситуацию я помню, а вот в этом месте я уже был, а вот тот человек мне кажется знакомым и т.п. Особенно часто такие «воспоминания» бывают в детстве. Что это – фантазия, смоделированное воображение? Зачем нашему сознанию выдавать за правду то, чего нельзя ни доказать, ни опровергнуть? Очень странное поведение. Я наблюдал за детьми и заметил – они часто выдумывают то, чего на самом деле не было. Еще так придумают, что и сами начинают в свою выдумку верить. Здесь возникает дилемма: либо, таков механизм становления воображения, либо, дети нечто копируют. Вспомни, никто так не копирует вещь, как человек. В первом случае, детским придумыванием обосновывается последующее научение деланию вида (вспомни Хайдеггера)2, во втором, поведенческая сущность ребенка копирует окружающее сознание. Действительно, зачем индивидуальному сознанию обманывать нас, лукавить в снах, где нет сновидений? Сначала пропадать («как в яму провалился»), а потом вдруг появляться: вот оно я, никуда не девалось, все время тут стояло! Полагаю, ради тайных встреч, встреч с Пространственным Сознанием, с тем, что разумно, вообще, а не только в пределах одного запертого в своем «доме» разума. Твой сон должен выдать тебе, что делает твой друг, когда бодрствует3.

     В снах с участием мертвых часто встречаются вне «дома» места, где появляются бывшие смертные. Как правило, это какой-то луг, поле, опушка леса, берег реки, край дороги и т.п. В «Одиссее» тени Ахилла и Агамемнона встречаются на Асфодилонском лугу4, который впоследствии оказывается темными жилищами Аида5. Заметь, что летели тени на луг «//мимо пределов, где боги/ Сна обитают//»6. Уместен вопрос: зачем встречаются призраки на асфодилонском лугу? Чтобы поделиться информацией о событии и придти к выводу, что делание вида Пенелопой и Одиссеем помогли им обоим выжить, потому «//Слава за то ей в потомстве; и в песнях Камен сохранится/Память о верной, прекрасной, разумной жене Пенелопе//»7. Что есть такое в данном случае   "делание вида" - это умение притворяться, вести себя не естественно, а так будто идет спектакль и герои в нем играют роли.   Не случайно, поэтому продолжает притворяться Одиссей: ведь даже при встрече с отцом, герой делает вид, что он не его сын8. Таким образом, научаясь придумыванию, дети автоматически копируют Пространственное Сознание, за которым в снах без сновидений «наблюдало» их индивидуальное сознание, «наблюдало» за тем, что разумно, вообще. Вот, пожалуй, один вывод из нашего размышления. В другом предположении, которым полагается, что таков механизм становления воображения, я исхожу из самообмана. Не всегда, но часто самообман помогает выжить, как, впрочем, и наоборот. Вспомни, нередко, чтобы выжить, животное притворяется мертвым. Вспомни еще, обрядовые и детские игры в «Замри, умри, воскресни»9, гомеровский принцип чудесного воскресения Одиссея10, собаку в «Улиссе» Джойса11. Ребенок научается притворяться, делать вид, ради потребности управлять событиями. Этому его научает Пространственное Сознание. Вспомни, хайдеггеровское утверждение о том, что в социуме [читай: в пространстве – А.С.] мы не те, кто есть на самом деле12. Вспомни, к тому же Гурджиева, где один центр наблюдает за другим13. И все эти детские «воспоминания» - был, видел, знакомо, - есть ни что иное как копирование Пространственного Сознания.

     Дальше я стал думать о том, как, каким образом наше собственное сознание взаимодействует [читай: встречается – А.С.] с Пространственным Сознанием? И что есть такое это самое Пространственное Сознание: то, что разумно, то, что нас окружает, либо, и неразумное тоже? Так, когда во сне без сновидений наше сознание «слышит» сигнал тревоги, внезапный, громкий, неожиданный звук, толчок, это означает, что не только волновые колебания звука, ощущения от толчка, удара доходят до «ушей» сознания, но и сознание «долетает», «дотягивается» до источника звука, толчка, ибо, стремится распознать его природу, степень опасности. Здесь-то как раз и пригождается умение моделировать, копировать, самообманываться. Таким образом, сознание как бы «видит» вещь. А когда не находит точного мыслеобраза14, подменяет его аналогом из воспоминания о прошлом. Но в этом как раз и кроется великий самообман.

     Я наблюдал за людьми, разговаривающими по телефону. Конкретно, за их лицами. Лица говоривших были также точно живо эмоционально окрашены, как если перед ними был бы реальный человек. Люди смеялись, хмурились, что-то с чувством рассказывали, сердились так, как если бы их собеседник стоял в этот момент перед ними. Я вглядывался во взгляды говоривших и ощущал, что они, словно «видят» того, с кем говорят. Но такое ощущение сохранялось не всегда. Складывалось впечатление, что «собеседник», то возникает перед взором говорившего, то пропадает – то он есть, то его нет. Что это – массовый психоз, массовое помешательство? Ведь на самом деле, перед говорившими никого не было! Только голос в трубке. Но опишите мне голос! Что такое голос, как не звук, улавливаемый слуховым аппаратом. Разве сам по себе слуховой аппарат членит звуки на слоги, на слова, на речь? Разве голос можно описать так же, как березку или любой другой предмет материального мира, как нас с вами? Если я могу пощупать, понюхать, увидеть вещь, обойти ее кругом, попробовать на вкус, то разве могу я, то же самое проделать с голосом? И тем не менее, когда мы слышим гул самолета в небе или перестук колес поезда, то уже знаем, что летит самолет или мчится поезд. Мы помним, как они выглядят, какой звук издают. Хотя, на самом деле ни самолета, ни поезда нет перед нами. Более того, может, в небе летит совсем не такой самолет и по рельсам мчится не такой поезд, как мы себе представляем. Но мы уверены, что летит самолет и никто не переубедит нас в том, что это по небу несется поезд. Что это, как не наше желание управлять событиями15? Вообще, небо – великий самообман. Это, как телевизор. В телевизоре одни призраки. Больше того, когда мы смотрим фильмы с участием актеров, которые умерли, то отчего-то не воспринимаем их мертвыми. Хотя сознательно понимаем, что этих людей уже нет среди живых. Большинство из нас никогда не будут ни на Луне, ни на Марсе, ни на Венере или Юпитере. Мы признаем их существование только потому, что нам о них рассказывают специалисты. Но, смотря в небо, на Луну, мы говорим, «вот это Луна», допуская тем самым в сознание ее существование, ее материальность. Сами мы постоянно путаем материальное с нематериальным. Говорим, « вот – Солнце», хотя сами даже представить не можем, как реально оно выглядит. Мы определяем солнце всего-навсего по нескольким признакам: оно ярко светит, излучает тепло, встает на востоке и т.д. Реально Солнце для нас – это призрак. Мы даже не можем себе представить, какую роль играет оно в нашей смерти. Но кто, когда-нибудь, включая всех специалистов мира, держал в руках кусочек планеты Солнце, кусочек звезды по имени «Солнце»? Никто и никогда. Да нам и в голову не может прийти, что все метеориты и астероиды есть остывшие осколки «разваливающихся» солнц, всех звезд, которые они «взорвали». Никто не знает, какое участие принимает Солнце в смерти звезд и в своей собственной смерти. Небо – великий самообман. Но, скажите мне, при этом разве можно жить без неба? Ведь, само по себе, оно не обманывает нас. Небо не виновато, что своим взглядом мы не можем пронизать его целиком. Но мы способны «пронизать» небо мысленно, с помощью телескопа, запустив специалистов на космическом корабле, правда, рискуем при этом, всякий раз, самообмануться. Мы смотрим в небо и видим в нем одни лишь призраки планет и звезд, о которых на самом деле мало, что знаем. И при этом спорим о том, что было первым – яйцо или курица, судим о материальном и идеальном. О большинстве предметов материального мира мы знаем лишь понаслышке, но зато защищаем их так, будто вот-вот вчера держали их в собственных руках. Опишите мне ветер! Не с точки зрения физики, а, с другой, как при первой встрече описываете вы предметы окружающего мира. Ветер то есть, то его нет. Как материальное в нашем понимании, может, то быть, то не быть? В доме, в квартире, нет никакого ветра. Так, может, вовсе и нет, в самом деле, никакого ветра? Но мы выходим на улицу и ощущаем нежное прикосновение чего-то теплого или свежего, видим поднимаемую над землей пыль, склонившиеся под действием того, чего мы не можем выделить, деревья и говорим: «Вот, это ветер!». А опишите мне тепло! Оно круглое, квадратное, какую форму имеет? Или тепло не имеет формы, а только содержание? Когда мы говорим тепло или морозно, холодно, то о каком предмете материального мира идет речь? О нас с вами? Но, с точки зрения тепла или холода, при чем, здесь мы? Себя предметно мы можем выделить, а тепло и холод никак. Так, может, их вовсе и нет на самом деле, либо, они не принадлежат предметам материального мира и тогда нам следует вести речь о другом, ином, не предметно-материальном мире. А что такое свет? Он какой? Многие предметы окружающего мира мы не можем разумно оценить и описать со знанием дела, зато спорим о них так, будто изучили их во всех деталях. Тот же звук может быть, а может и не быть. А когда его нет, то он что, перестает существовать? Или все же звук есть всегда? Умеете ли вы, слушать тишину? Тишина это что – поток мыслей в моей голове? А имеют ли свой звук, свой голос мысли, когда они звучат в голове? Итак, мы существуем в мире, называемом нами материальным, в котором вещи могут быть, а могут и не быть. Но при этом их небытие вовсе не означает их пропадания. Они есть каждый в должном месте и «вызываются» в человеческое материальное, как своими собственными, так и окружающего мира, свойствами. Но мы считаем, что это их «вызываем» мы сами. В своем моделировании во сне сознание часто самообманывается, будя нас в самый неподходящий момент. Вспомни, как заканчивают практически все сновидцы рассказы о своих сновидениях: «И тут я проснулась (проснулся)». Все это происходит автоматически, с неуловимой скоростью. В этой способности сознания к смене картин в сновидении наблюдаются сверхскорости. Поэтому, когда мы спим мертвым сном и нас не могут добудиться, то говорят: «хоть из пушки пали», - сознание «видит», «дотягивается» до будящей вещи и «оценивает» степень ее опасности. Этим объясняется свойство некоторых людей «видеть» на большие расстояния – Сведенборг «увидел» пожар в Швеции, а Блаватская – смерть слуги семейства матери16. В стремлении «дотянуться» до вещи, сознание открывает нам еще одно свое свойство – свойство объема. Что это значит? Это означает, что, когда мы спим в том или ином месте, то наше сознание обладает объемностью, т.е. «обволакивает» тело с ног до головы и в разные стороны. Заметь, что, когда мы бодрствуем и мыслим, происходит то же самое. В обиходе это явление называют «аурой». Если бы у нас были соответствующие приборы, то мы могли бы обнаружить этот кокон и вокруг спящего человека. Причем кокон нашего индивидуального сознания, как бы наполняет собой то, что нас окружает, считывая и одновременно копируя параметры пространства. Именно не вытесняет, а наполняет собой. Наше сознание наполняет собой Пространственное Сознание. В эпитафии мы сравниваем это наполнение с «растворением». Теперь о бывших смертных. Понятие «бывшего смертного» ввел в обиход мой учитель и научный руководитель Владимир Борисович Микушевич, за что я ему искренне благодарен. Действительно, другого емкого определения не придумать – что называется, ни прибавить, ни отнять. В мыслях о бывших смертных я исхожу из дилеммы ощущения присутствия и ощущения отсутствия. Когда мертвые во сне представляются, как живые, и при этом еще и удивляются тому, что им говорят, что они умерли17, то возникает дилемма: кто из героев ощущает отсутствие – живые или мертвые? Чье ощущение проявляется в этом отсутствии? Надо заметить, что живые свое присутствие ощущают постоянно: и во время бодрствования, и во сне. В сновидении ощущение присутствия подменяется домом, комнатой, залом и т.п., то есть окружающей архитектурой и динамикой действия в окружении героя. Нередко во сне  сновидец себя не видит, но свое присутствие ощущает. Это во сне со сновидением. А как проявляются подобные ощущения в снах без сновидений? Обычно, мы говорим, что в этом случае, «как в яму провалились». Но, как описать ощущение присутствия во времени «проваливания» в эту самую яму? И не является ли «время проваливания» ощущением отсутствия, а не присутствия? Ведь для нашего сознания это время можно назвать временем отсутствия. Герои русских сказок, очнувшись после оживления их живой и мертвой водой, обычно говорят: «как долго я спал», т.е., как долго я отсутствовал. Ни о каких сновидениях они при этом не упоминают. Мы не помним, что с нами во время сна без сновидения происходило, где мы находились, что чувствовали. Единственное, что мы помним, так это то, что нам было ни плохо, ни хорошо, ни холодно, ни жарко, ни грустно, ни весело. Статика. Мы помним о себе в этот период самую малость. Хотя, в действительности, внешне с нами ничего не происходило – у нас было ровное или неровное дыхание, сердце спокойно или периодически бешено билось, вероятно, сокращались некоторые группы мышц, а когда отекал один бок, мы переворачивались на другой, но наше сознание при этом отсутствовало. Оно само-то, очевидно, находилось в том же положении, на том же самом месте, на каком ему и полагается. Но душевно было периодически где-то, но не постоянно с нами. Смоделируем ситуацию. Поставим себя на место того, кто уже умер. Итак, он ощущает свое отсутствие: ему ни холодно, ни жарко, ни грустно, ни весело, ему, вообще, никак, потому что, отчасти, он не помнит себя. Отсюда вполне естественное удивление и вопрос бывшего смертного, узнавшего, что он умер: « Да-а? Что же мне делать?». Заметь, при этом никакой истерики по поводу своей смерти, никаких сожалений, слез и упреков. Мертвый растерян – не знает, что делать. Себя он ощущает еще цельной сущностью, индивидуальной личностью. Это его ощущение присутствия. Он пока присутствует, а значит, ощущение присутствия еще частично имеет. Его волнение по поводу отсутствия проявляется внешне лишь в том, что он сначала интересуется временем, потом поспешно собирается, соглашается, что ему нужно куда-то идти. Заметь, ни слез расставаний, ни прощальных речей нет при этом. Ситуация похожа на какую-то игру, правила которой хорошо известны и живому, и мертвому. Сновидец говорит, что умершему нужно уходить. Куда, тот должен отправиться, не сообщает. А мертвый, как профессиональный актер, сначала искренне удивляется своей смерти, затем без лишних колебаний соглашается: «Да!». И, наконец, уходит, не сообщая живому, куда. Похоже, и тот, и другой знают, куда следует идти. Очевидно, что и сновидцу, и бывшему смертному одинаково знакомы, как ощущение присутствия, так и ощущение отсутствия. Отметим, что живые первыми сознательно проявляют ощущение отсутствия: « Ты же умер!». По смыслу это звучит так: « Ты же умер, а значит, должен отсутствовать, но почему тогда присутствуешь в моем сне?». То есть по некоему убеждению присутствовать не должен. В этом случае, ощущение присутствия означает жизнь, а ощущение отсутствия – смерть. Заметь, что какого-то особого страха перед ощущением отсутствия не испытывают ни живой, ни мертвый. Первый вначале принимает умершего за живого и только потом его осеняет, что тот уже умер. Догадка сновидца больше походит на восхищение бывшим смертным, чем на страх перед ним. Второй, вообще, растерян, не знает, что делать. Никакого страха, одни сдержанные эмоции. Таким образом, ощущению отсутствия научены оба. Живые научаются ощущению отсутствия, надо заметить, по мере взросления. Маленьким детям оно не знакомо. Вспомни: я понимаю, что папа умер, но не пойму, почему он не приходит домой на ужин18. Однако, вернемся к живым. Итак, во сне без сновидения сновидцы, отчасти, не помнят себя. Внешне с ними ничего не происходит. У мертвых с точностью донаоборот. Внешне с ними уже нечто произошло. Но в сновидении они, отчасти, помнят себя, хотя их ощущение присутствия больше походит на ощущение отсутствия. Однако, что в таком случае имел ввиду Гурджиев, когда призывал учеников «не спать»19? Перестать ощущать свое отсутствие? То есть ощущать только присутствие, а значит, самообманываясь, психологически учиться продлению присутствия в жизни? Но, как в этом случае быть с ощущением отсутствия? Научиться спать со сновидениями? Всякий раз, отходя ко сну, «заказывать» себе то или иное сновидение? Научаясь ощущению постоянного присутствия, индивидуальное сознание человека при этом учится и, будучи мертвым, испытывать ощущение присутствия. Одним словом, сновидения мертвых не такая уж бредовая мысль. Внешне все, возможно, остается, как есть, но с точки зрения внутреннего состояния сознание изменяется. Измененное сознание – вот, очевидно, к чему стремится разум в экстремальном состоянии смерти, пытаясь выйти за границы потока сознания. Вспомни, после смерти мы часто не узнаем покойного – его внешность меняется. Из всего вышесказанного следует, что у мертвого измененное сознание, сопряженное с самообманом. Как же характеризуется это измененное сознание? Оно становится бессознательным, т.е. сознанием не внешне, а внутренне сознающим себя. Оно мыслится Чудом Единого. Понаблюдай за нашим беглым сознанием. Вспомни, как надменно относится оно к нам, спящим: мол, все дрыхнешь, так полжизни проспишь и т.п. Наше беглое сознание считает жизнь во сне вовсе ненастоящей жизнью. Оно, беглое сознание – вот настоящая жизнь! Однако, согласись, когда мы спим, то жить ведь не перестаем. Истинно, и то, и то – есть наша жизнь! Зато, как легко «сбегает», «прячется» от нас наше беглое сознание, едва почует даже незначительную опасность. Человек – непрочная душа. С чем мы остаемся в этот момент? С нашим бессознательным сознанием. Оно в силу своих неразвитых способностей, либо, спасает нас, либо, нет. Вот таким вот образом, исходя из дилеммы ощущения присутствия и ощущения отсутствия, мы выясняем, что даже после смерти мертвый ощущает себя цельной личностью. Нередко живые признаются, что некоторое время им кажется, будто человек жив, а не умер и присутствует рядом. Нет сомнения, то, что индивидуально разумно не «растворяется» сразу, в один момент после смерти. На клеточном уровне усопший еще скорее жив, чем мертв. Частично живым остается и его сознание. В первое после смерти время эта «живость» особенно ощущается у гроба с покойным, потом у его могилы. С течением времени эти ощущения становятся менее заметными и, чем дальше со дня и часа смерти, тем меньше и меньше. С одной стороны, мы замечаем затухание чувства, с другой, осознаем некую свою собственную «наполняемость». Складывается ощущение, что нечто от покойного «перешло» к нам. Вольно или невольно мы начинаем копировать некоторые ужимки, позы, формы поведения, выражения лица, жесты и тому подобное, «доставшиеся» нам от покойного. Очевидно, что остаточная часть сознания бывшего смертного как раз и наполнила собой наше живое сознание. Причем в этом случае «дотянулось» сознание умершего до сознания живого, как и наоборот. Подобное радуется подобному20. Для остаточного сознания бывшего смертного живое сознание как раз и стало тем пространственным сознанием, которое разумно, вообще, а не только в рамках бренного, в принципе, уже неживого тела. Хотя для мертвого, это ощущение – самообман. Но, вспомни, самообман помогает выжить. Наконец, о неразумном. Что имею я ввиду под неразумным? В понятие неразумного я включаю все те вещи, которые большинством людей допускаются в сознание, как не обладающие разумом, умом; те вещи, которые люди, по сути, не знают. Обычно о неразумном человек говорит, как о том, что несознательно, т.е. себя не сознает. Полагаю еще, что то, что человек не способен объяснить, он называет неразумным. Однако, абстрагируясь от самого человека, даже от некой группы людей, то, что обозначается неразумным, с точки зрения самого неразумного, очень даже разумно. Вспомни, мысли о «сознании» огня при лексическом анализе эпитафии. Когда, к примеру, огонь вкупе с лесом сжигает часть деревьев, понятно, что, таким образом, сам лес «договорившись» с огнем, освобождает свою территорию для молодой, новой поросли. Сообразуясь с принятыми нами терминами, «индивидуальное» сознание огня наполняет собой «пространственное» сознание леса. Что остается потом? Для «пространственного» сознания леса – явная выгода. Однако для новой поросли, выросшей на месте пожара, остается сознание «индивидуального» страха. Этот страх и есть тот остаток наполнившего молодые деревья индивидуального сознания. Впрочем, пока остановимся на том, что выяснили. Ведь, следуя этим путем, можно прийти к выводу, что и смерть сама по себе совершает «благое дело». Наш помысел в том, чтобы защитить человека, защитить через научение абстрагированию, а не через истребление его. Помня о смерти21, мы все же за жизнь! Таким образом, неразумное в разумном, так же разумно, ибо, является его частью. Остаточным сознанием страха смерти наполнено наше живое пространственное сознание. Итак, поскольку мы уже научились распознавать индивидуальное и пространственное сознание, постольку мыслим дальше.

 

                            Глава I. Введение в Пространственное Сознание.

 

     Мы часто говорим, что смерть неразумна: «забирает» того или иного из нас в самом расцвете сил, когда у нас множество планов, когда мы молоды, когда нас особенно любят, когда, когда и т.д., и т.п. Но, что в этом случае неразумно – смерть или жизнь? Неразумна здесь, как раз жизнь, теряя такую перспективу самой себя. Поменяем роли. Будучи, к примеру, пространственным сознанием смерть имеет большие планы на индивидуальное сознание – жизнь. Сообщаясь в снах с индивидуальным сознанием (вспомни асфодилонский луг22), считывая, копируя его параметры, смерть уже заранее «видит» своих кандидатов на «уход». «Договариваясь» с жизнью, вкупе с ней, смерть явно стоит на стороне пространственного сознания. И если в перспективе не может произойти наполнения пространственного сознания смерти живым остаточным сознанием, то ясно, что смерть на время может и отступить от явного кандидата, как и наоборот. Таковы условия «сделки» между индивидуальным и пространственным сознанием. Теперь обратимся к сновидцам. Вопрос: видя сон, что, в первую очередь, фиксирует, запоминает индивидуальное сознание? Ответ: символы сна, то есть некие вещи, предметы, образы людей и то, что с ними происходит. Рассказ о сновидении авторы, как правило, начинают словами: « Я вижу себя там-то и там-то». Заметь, в начале не символы сна выходят на первый план, а герой. Обычно после сновидения человек задается одним и тем же вопросом: к чему это приснилось? После сна без сновидения такого вопроса естественно не возникает. Но, по сути, должен вставать другой вопрос: к чему это, мне ничего не приснилось, к чему это, не было сновидения в моем сне или, к чему это, что я о нем ничего не помню? То есть, задаваясь вопросом, сновидец имеет ввиду символы сновидения, в первую очередь. Здесь-то и кроется самообман. Возникает дилемма: индивидуальное сознание фиксирует героя- "я вижу себя там-то и там-то"- и то, что с ним происходит, а пространственная сущность – символы, которые сновидец видел во сне. И можно сказать, что разрешая эту проблему, мы регулярно присутствуем при встрече двух сознаний. Первое говорит: «Вот мой герой, вот он существует, ходит, ищет, отдает, теряет, получает и, вроде, бодренький такой!». А второе отвечает: « Бодренький-то, бодренький, только «дом» его потихоньку рушится. Вон, и дверь открывается со скрипом, или вовсе закрыта; и в дом-то герой не заходит, а на крылечке все стоит; и одет плохонько, в старое платье; и ищет, ждет все кого-то, а найти не может, и т.д., и т.п. Видно, не все в порядке у твоего бодренького героя!». При этом не следует забывать, что у каждого из сознаний свой «скелет в шкафу». Вспомни, ведь у Хайдеггера не только мы допускаем вещь в сознание, но и вещь разрешает себе открыться на определенную глубину23. Результатом нашей встречи и является тот остаточный страх, который задается одним и тем же вопросом: «К чему это приснилось?». Как нам известно, допущение требует разрешения, «сделки». В этом вопросе человек отталкивается от собственного пространственного осознания смерти. Вспомни о ЛОС (Личное Осознание Смерти)24. Но здесь, как видим, самообман. В извечном вопросе к самому себе человек отталкивается от смерти, а не от жизни. Такая ситуация нам уже знакома: когда человек растерян и не знает ответа. Живой ведет себя, как мертвый. Сновидец ищет ответа в символике сна, а не в герое, не в том, что с ним происходит. Сущность шифрует ответ в символах, сознание прячется за героем и композицией сна. Распределим роли. Сущность – спящий, сознание – будящий. Итак, символы, проявленные в сновидении, «дотягиваются» до будящего, оценивают его, выносят вердикт: стоит ли будить? Это «видение» дается будящему в образном исполнении символикой дома, дерева, ребенка, машины и т.п. К примеру, нам известно, что кровать в сновидении – могила. Следовательно, кровать, постель и от них производные действия (стелить постель, сидеть, лежать на кровати, мастерить диван, находиться в спальной комнате и т.д.), так или иначе, связаны с мертвым и означают страх сновидца перед неведомым, перед будущим. Жизнь во сне и жизнь во время бодрствования понимаются разными, хотя, на самом деле, это все одна и та же жизнь. Реально в этом понимании также присутствует самообман. Вспомни, отделяя, соединяй, и отделенное умножится. Есть прямая взаимосвязь между скоростью мысли, сменой картин сновидения и несказанным в эпитафии. Но здесь мы должны трезво оценивать, что, осмысляя эту проблему, мы входим в сферу мысли, т.е. исходя из полученного осмысления, впоследствии научаемся управлять человеческой мыслью, подсказывать ту или иную мысль, исключать из человеческого мышления другую, направлять мысль в нужном нам русле и т.п. И опять-таки возникает дилемма: а нужно ли человеку знать о таких его способностях, или, может, пусть все идет так, как идет? А имеем ли мы сами право на использование этих человеческих возможностей? Как мы убедились на многих примерах, мир, в который после рождения мы попадаем, двоичен. Однако не меньшими примерами следует признать единичность каждого из нас. Смоделируем ситуацию. Единичный человек с единичным изначально восприятием рождается в окружающем его дуалистичном мире. После своего рождения маленький человек растерян, - ведет себя, как в сновидении мертвый, - не знает, что делать. Взрослые с живым пространственным сознанием ему говорят: « Уже утро, тебе надо идти!». И младенец, и взрослые, - все знают, куда следует пойти. Младенца усиленно кормят, растят, учат, воспитывают. Но у единичного ребенка возникает конфликт с двоичным окружающим: здесь я был, то я видел и т.п. Этот самообман – первый намек на конфликт с двоичностью окружающего. Ведь в своем становлении человек всегда стремится к единичному, к Чуду Единого, к Богу25. В стремлении управлять событиями становящийся научается умению наполнять собой двоичный мир. По сути, в таком стремлении проявляется третичный мир, который строит себе человек. Он, этот мир, хотя и искусственный, хотя и самообманывающийся, но помогает выжить. Третичностью разряжается назревающий конфликт. В нем сам человек выходит на другой уровень восприятия действительности. Впрочем, в полученном третичном мире, в конце концов, также назревает конфликт, в котором человек с третичным восприятием снова стремится управлять событиями. Соответственно, конфликт разряжается тетраичностью. Человек оказывается, таким образом, на четвертом уровне ощущения. При динамичном развитии некоторые дети наряду с двоичностью могут искусственно, как бы на время, попасть в мир троичного, тетраичного и так далее восприятия действительности. В традиционных русских семьях двоичное, троичное, тетраичное восприятие разряжается большим количеством детей. Жить большой семьей - означало в старину разряжать конфликт с окружающим миром разностью восприятия действительности. Таков принцип действия закона семи, спроецированного с небесных сфер на нашу грешную землю и усвоенного людьми еще в далекие давние времена26. Теперь, ясно осмыслив и глубже вдумавшись в Пространственное Сознание, вернемся к его свойствам. Новое понятие, которое открывается перед нами, – это обратимость. К обратимости я пришел, экспериментируя с текстами эпитафий и с рассказами о сновидениях. Итак, то, что надгробная надпись, текст - специфичный, это понятно. Как правило, эпитафия выполняется в стихотворной форме. При этом не всякий стих может стать надгробным стихом. Размышляя над тем, какой текст становится эпитафией, и так, и сяк я «мял», «растягивал», «сжимал» строки, искал смысл в отдельных словах, в одной строке, испытывал надписи на акростишия, анализировал символику эпитафии: чего в ней больше – фаллических мужских символов или полых женских вещей и т.д. В общем, таким путем и набрел на обратимость. Сначала я отметил, что по принципу обратимости строится вся масса эпитафий. Это, так сказать, ее магистральный принцип. То есть, если вы прочитаете надгробную надпись в обратном порядке, с конца, то, дочитав ее до начала, поймете, что при прямом и обратном прочтении смысл надписи сохраняется. Это примерно так же, как читать припевку баю – баюшки - баю сначала справа налево, а потом, наоборот. Или, как в слове «заказ», - с какой стороны его не читай, значение слова останется прежним. Только при этом наблюдается одно свойство: при обратном прочтении надпись из стихотворной становится прозаической. Если жизнь – проза, то смерть – ее поэзия. Затем, прочитав с конца сон одиссеевой Пенелопы27, я отметил, что при сохранении смысла Пространственное Сознание преобладает в нем над индивидуальным. На первый план в обратимом сне Пенелопы выходит Пространственное Сознание, т.е. то, что есть и будет. Интересно, что сама Пенелопа говорит об обратимых и необратимых снах. Одни, в которые сновидец входит через ворота из слоновой кости, лживы и несбыточны. Другие, роговые, верные, потому что приносимые ими видения, сбываются28.

 

                                      Глава II. Дом и его роль во сне

 

     Отметим, что разные сонники значение символа дома толкуют по-разному. Единства толкования видения во сне дома нет. Причем, главное, что меня лично в сонниках раздражает, это то, что никаких более-менее разумных разъяснений сонники не дают. Говорят, к примеру, видеть дом – к опасности29. Почему, именно, к опасности, а не к радости, к какой-такой опасности, насколько нужно опасаться этой самой опасности и, когда ее ждать – завтра или через год? Ничего непонятно. Догадайся, мол, сама. Вот, это самое раздражение и сподвигло меня на исследование символов сновидения с помощью пространственного сознания, на которое я набрел в ходе размышлений. Полагаю, воспользоваться этими мыслями может каждый, кто хочет знать не только, что ему снится, но и почему именно это ему снится, а не другое! Итак, если мы примем дом, являющийся нам во сне, за Пространственное Сознание, то внутренняя структура, наполнение дома относятся к сознанию индивидуальному. Положим, символы, внешне соотносимые с домом, с его архитектурой, украшением, обустройством, есть символы пространственного сознания, а те, что находятся внутри дома, соответственно, символы индивидуального сознания. Что дает принятое распределение ролей нашему исследованию? Полученными выводами можно, отчасти, получить ответ на вопрос: « К чему это приснилось?», то есть, относится ли виденный сон к нам лично, к нашему внутреннему состоянию, либо, к нашему окружению, к тем вещам, которые происходят или будут происходить с нами и вокруг нас в будущем. Почему, собственно, дом считаем мы в сновидении мыслеобразом самого человека, автора сна? Полагаем, дом очень похож на человеческую личность. Да, возразите вы, но в чем сходство, если человек внешне одно, а архитектура дома – совсем не схожее с ним, другое? Действительно, внешне эти две вещи не похожи друг на друга. Но внутренне? Здесь на наш взгляд, есть общие места. Дом, как и человек, состоит из внутренних «помещений». В доме – это жилые комнаты, подсобные помещения: подвалы, чердаки, ванные и туалетные комнаты, кухни. Структура дома проста и всем известна. У человека внутренними, «жилыми» помещениями служат его чувства – обоняние, память, осязание, зрение, слух, а служебными – чувство юмора, голода, боли, вины, гордости, ревности, зависти, любви, чувство прекрасного и т.д. Чувства человека, как и помещения в доме, небезграничны, каждое имеет свои рамки и назначение. В доме, как и у человека, нет «комнат» ни для чего не предназначенных – рано или поздно они будут заняты для тех или иных целей. Дом не может быть выстроен просто так, ни для кого, сам по себе. Главное назначение дома – служить местом обитания, защитой, охраной его жильцам. Русские сказки нередко очеловечивают дом: он в них скачет, подпрыгивает, вертится, стоит на «курьих ножках» и т.п. В народной песне завести новую жену, мачеху своим детям – «срубить новую горенку». Занимателен мотив «попадания» в дом красной девицы, молодца после гуляния – непременно через окошко, через ряд превращений. Если брать «за превращения» возвращение от бессознательного во сне к беглому сознанию, то оно происходит также путем некоторых превращений. В сновидении окошко в доме и, вообще, предметы, имеющие сходство с женскими половыми органами, есть, по-нашему мнению, не только символы женской сексуальности, как утверждает Фрейд30, но и вещи, посредством которых «наблюдает» за окружающим сам жилец, через которые в дом «попадают» внешние ощущения им испытываемые. Как и комнаты в доме, чувства человека сущностны, т.е. существуют постоянно, в том числе, и во сне. Несмотря на внешнюю статичность, внутренне чувства подвижны, - как и комнаты в доме, наполняемы и насыщаемы зависимо от своей цели. Даже после смерти человека его «дом» остается с ним. Вспомни про «домовище»31. Как, собственно говоря, и сам человек дом в сновидении внутренне может состоять не только из одних комнат, но и внешне быть многоэтажным, иметь балконы, лоджии, крыльцо, лестницы, подъезды, вообще, иметь всяческие архитектурные добавления. Утверждать, подобно Фрейду, что внешняя атрибутика дома есть лишь показатель мужской и женской эротики32, на наш взгляд, недостаточно. В былине, чтобы оценить неприятельские силы, Илья Муромец поднимается на высокую гору33. Мы полагаем, что внешнее воздействие на человека факторов окружающей среды и есть та «силушка татарская», которой конца края не видать! Не случайно, потому на битву с татарским войском старый казак напускается, не как ясный сокол на гусей, на лебедей, да на серых малых перелетных утушек, а как богатырь святорусский34. Следовательно, внешняя атрибутика дома в сновидении есть не только украшение мужскому символу, но и носит охранительное значение – своими острыми углами, резко ощетинившимися границами выступов отпугивает «неприятеля» из внешнего мира. Вообще, мужской символ в сновидении есть не столько фактор эротики, сколько показатель противодействующей среде физической силы. Вспомни, ведь не каждый коитус заканчивается зачатием. Вспомни еще, что Бог «поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни»35. Другими словами, человек вынужден не только «отбиваться» от внешних факторов, но и в результате грехопадения в сущности своей укрыться не может. Вынужден жить, как бы между небом и землей. Еще одна особенность, о которой мы хотели упомянуть, это явная стесненность, ограниченность помещений в снах с участием бывших смертных. В таких сновидениях обыкновенно находится комнатка весьма тесная, в которую едва-едва втискивается кровать и один-два предмета обихода. Кровать практически всегда имеется в таких тесных комнатках сновидения. По всему вероятию, это и есть внутренний символ остаточного сознания мертвых, которое «перешло» к нам после их смерти. Кровать в комнатке напоминает о могиле, в которой лежит усопший, а ощущение тесноты означает малую долю сознания, оставшегося от сущности бывшего смертного. Когда мы говорим « я –дома», это вовсе не означает, что тем самым мы описываем весь дом, в котором находимся, - и снаружи, и изнутри. Скорее, наоборот. Этими словами мы характеризуем небольшое замкнутое пространство, где присутствуем в тот или иной момент – квартиру, комнату, место. Мы сообщаем о внутреннем наполнении объема. Ведь домом может быть и некое пространство окружающего мира. Заметь, как легко становится «домом», та местность, в которой мы находимся даже временно. Однако во сне мы способны ощущать себя , как рядом с домом, так и внутри него. В сновидении все это означает то, что во время бодрствования выражается словами «я – дома». Почему образуется такая разность одного и того же значения при бодрствовании и во время сна? Дело в том, что в сновидении дом - это я сам, а во время бодрствования – это уже не я лично. Хотя, и в том, и в другом случае, дом – место, где я нахожусь. При бодрствовании, чтобы подробно описать дом снаружи, мы можем воспользоваться двумя способами: либо, выйти на улицу и пересказать увиденное, либо, не выходя, охарактеризовать дом по памяти. В сновидении – только один способ. Мы реально можем видеть во сне, что выходим наружу и наблюдаем целый дом. Однако наша сущность отвечает, что это самообман. По правде говоря, находясь в сновидении снаружи дома, мы наблюдаем за самими собой и, характеризуя внешнюю архитектуру, описываем себя самих. Этот специфический «выход из тела» я называю абстрагированием. Вспомни примеры из эссе Гегеля «Кто мыслит абстрактно?». Таким образом, наружный дом мы принимаем за пространственное, а внутренний – за индивидуальное сознание. В рассказах о своих снах авторы порой говорят: « Я вижу, что выхожу из дома». Здесь они, отчасти, лукавят. Во время бодрствования при выходе из дома перед нами проплывает вся картина нашего выхода: двери, коридор, лестница, лифт, крыльцо и т.д., т.е. подробная картина деталей выхода. Во сне этого нет. Время сновидения не тратится на «выходы». Во сне может быть, вообще, все сумбурно. Лестница или коридор могут появиться вовсе при несоответствующих обстоятельствах. В сновидении мы реально наблюдаем компенсацию за «выходы» в разных других картинах сна. Эта компенсация запутывает индивидуальное сознание. Именно в данный момент человек ощущает себя растерянным: «При чем здесь лестница или любой другой компонент дома, когда речь во сне совсем не о них?». Теряясь, наше индивидуальное сознание начинает возвращаться к пространственному сознанию внешнего дома («выходит наружу»), где все логично, рационально и разумно, и хотя бы, более-менее ясно. В данной ситуации кроется самообман. Символы лестницы, коридора, дверей индивидуальное сознание проецирует на себя, полагая в них индивидуально-характерное. Хотя, это всего-навсего может быть «компенсацией» за то, на что во сне не тратится время. Важнее, на наш взгляд, обратить внимание на повторяемость, состояние и детали символики сновидений при соответствующих обстоятельствах. Однако не часто сновидец может описать символические подробности. Как правило, при опросе о деталях рассказчик раздражается: «Не помню я!». В то же самое время, видя сон, автор был уверен, что способен описать картину сновидения во всех подробностях. Почему, собственно, индивидуальное сознание «скрывает» детали символа, из-за чего вопросы о них его раздражают? Подробности сновидения – это интимное индивидуального сознания рассказчика. Интимное, традиционно, принято скрывать, охранять, прятать. Сновидение «прячет» детали символа – они для него интимны. Повторение – это интимное русского народа. Народ его охраняет. Заметь, все сонники сходятся в одном: когда символу сообщается дополнительная деталь, то подробности его толкования значительно расширяются, порой, кардинально меняются. Деталь меняет значение, смысл символа. Сам по себе символ значит то, что значит. Украшенный символ показывает нечто большее. Не случайно в основе сновидения – творческое начало. Заметь, сон, как правило, композиционно построен. Потребность в информации. Известно, что люди находящиеся в изоляции, начинают творить то, о чем прежде даже не помышляли36. Люди имеют разное восприятие, сны – единообразное. Темы сновидений ограничены. Как правило, сновидения протагонистичны. В них есть главные герои на фоне событий, происходящих вокруг них. Рассказы о сновидениях обычно начинаются одинаково: «вижу себя и т.д.». Круг протагонистов сна – герои и их окружение. Редко, когда сновидения касаются судеб мира. Сюжет сновидения оживает, если символу придается украшение. Художественное пространство сновидения противостоит пространству реальному. На этом принципе еще Кретьен де Труа строил свои романы37. Хотя вместе, пространство сновидения и пространство реальности – одна и та же жизнь. Отчего же наступает сумбур в картине сновидения? Только ли от того, что в нем не к месту появляются лестницы и двери? Очевидно, что сущность не способна воспринять все дословные наши мысли в виде образов – часть понятий «переводится» в символы, а оставшаяся «плавает» на поверхности, наполняя собой стилистику нереализованных ощущений. «Ожидает», когда ей найдется подходящий аналог. По этой причине наступает субституция в картине сновидения, когда непереводимые в мыслеобразы вещи замещаются схожими. В данном случае логически отформатированное индивидуальное сознание теряется, задается вопросом: «К чему это снится?», обращаясь к нелогично построенной сущности человека.

 

                                       Глава III. Лексический анализ сновидений

 

     Следуя нашим наблюдениям, в первую очередь, в отдельной работе мы сделали лексический анализ сновидений с участием бывших смертных. Важная особенность, которая сразу бросается в глаза, – это значительное преобладание неодушевленных существительных над одушевленными. С точки зрения принятых нами терминов, как и в Пенелопином сне38, здесь Пространственное Сознание преобладает над индивидуальным. Следовательно, сновидения с участием мертвых обратимы, т.е. мифологически, приносимые ими видения сбываются. В среде одушевленных существительных наблюдается удивительное постоянство: как правило, участником сновидения становится сам сновидец. В редких случаях наш герой занимает пассивную позицию и «смотрит» на происходящее во сне как бы со стороны. Активность сновидца указывает, в первую очередь, на одушевленность сна, нежели, на его неодушевленность. Между тем,  в рассказах авторов сновидений существительных, символизирующих неодушевленность  больше, чем тех, что обозначают одушевленность.  Однако внешне это преобладание  не угадывается. Тем не менее, впечатление от сновидения остается одушевленным, живым.  В этом конфликте мы воочию наблюдаем то, что путем самообмана от нас  постоянно ускользает- некий сверхсмысл сновидения. Круг протагонистов сна сравнительно узок и обычно так же постоянен. Помимо самого сновидца в сновидении участвуют бывший или бывшие смертные, родные и близкие, друзья, незнакомые дети, женщины, мужчины. Что касается незнакомцев, то они часто выступают сопровождающими покойника, его (за него) просителями, дарителями, поручителями, даже мучителями, вообще темными силами. Однако воспринимаются сновидцами эти незнакомцы, не как чужаки, а как приложение, дополнение, добавление к бывшему смертному, словно без них он не казался бы достаточно упокоившимся. Причем в отношении них у сновидца не складывается, как в реальной жизни, ощущения одиночества. Напротив, чужаки воспринимаются , как свои. Когда человек испытывает страх перед чужими, он, чаще всего, просыпается. В общем, создается впечатление, что живые, мертвые и незнакомцы – это, как одна семья, где участники друг другу доверяют. И что еще важно отметить, в незнакомцах не ощущается индивидуальности. Они все, словно одного характера, - как правило, немногословны, ограничиваются в сновидениях одной-двумя репликами, либо, просто молчат, нотаций не читают, пространных монологов не произносят, в диалог вступают, будто бы по необходимости, - или, чтобы что-нибудь попросить у сновидца, или нечто ему дать, или чем-то поручиться за мертвого. Вообще, герои сновидений не делают многого из того, что живые люди совершают в реальной жизни: они не плюются, не сморкаются, не отправляют естественных надобностей, не пьют вина ( а сразу являются во сне пьяными - я не беру здесь во внимание тот факт, когда бывшему пьянице снится, как он сам пьет вино, на мой взгляд, это явление следует рассматривать с иного угла зрения), чаще всего, не тратят времени на одевание-раздевание, а мгновенно видятся одетыми или раздетыми, и т.д., и т.п. Хотя скрытый эротизм явно присутствует в рассказах. Когда сновидцы говорят, что нечто темное сжимает их в невидимых объятиях, давит на грудь, гладит их, видят незнакомых женщин полногрудыми, а мертвых голыми, то ясно, что речь идет об эротике специфических сновидений. Вместе с тем значительное место во сне занимают неодушевленные существительные. Неодушевленные существительные делятся условно на две группы: первая – дом и вещи с ним соотносимые, и вторая – все, что следует отнести к человеку. Характерно, что в сновидении сознание сновидца очень тщательно и скрупулезно «считает» вещи – рассказчик может описать, сколько видел в доме этажей, окон, дверей, тумбочек, количество полученных им денег, украшений, яблок, картошки и т.д. Дом в значении некоего ограниченного пространства используется во сне сравнительно широко. Это и комната, и целая квартира, и вокзал, и подвал, и пещера, и магазин, и зал, и т.п. Сновидческие вариации обустройства дома подробно описываются сновидцами. Вещи, соотносимые с домом, – наиболее многочисленная составная часть условной первой группы неодушевленных существительных. Внутреннее устройство дома описывается подробно, как и сам дом. Сновидцы детально рассказывают о стенах, полах, углах, окнах, дверях, лестницах, коридорах, о внутреннем убранстве жилища. Во внешней архитектуре дома присутствуют этажи, подъезды, крыльцо, входные двери, крыши, дворы, колонны, рамы, балконы, витрины, лифты. Такую же значительную часть описания занимает узнаваемость места действия. Как правило, это существующее в сознательной жизни сновидца пространство: город, деревня, улица, страна, дом, квартира. Однако в этой реальности имеются места общего характера: дорога (неизвестно, куда и откуда), неопределенные поле, поляна, луг, берег незнакомой реки, вообще, некое пространство, о котором говорится: ни там, ни сям. Практически вдвое меньше неодушевленных существительных посвящены описанию времени действия. В сновидении герой способен определить время года, утро, день это или вечер, сегодня или вчера происходит действие. Положения времени действия рассказчик устанавливает по некоторым воспоминаниям из реальной жизни, - мол, отдельные реплики сновидец слышал, мысли приходили, в ситуации попадал в минувшем времени. Это может быть и вчера, и много лет тому назад =- по Фрейду, так называемый, "сухой остаток дня". В узнаваемости места действия имеет значение его характеристика. Характеристика места действия по количественному составу повторений близка к существительным, соотносимым с домом, хотя, им уступает. Упоминаемое в сновидении место действия, утверждается в рассказе детально. Я бы даже сказал, что описательно место действия украшается более метафорично, сказочно, что ли, в сравнении с устройством дома. Действительно, ведь обустройство дома, это, прежде всего, я сам, мое индивидуальное сознание, а место действия, уже не я лично, а пространство вообще, пространственное сознание. Все эти газоны, глубины, пучины, воздух, лучи, ветры, кочки, холмы, кусты, облака, ураганы, разрушения и т.п. составляют в определенной степени живую картину места действия. Важно отметить, что во всей нашей первой группе одушевленного неодушевления всегда присутствует некая ограничительная черта, линия, за которую сновидец не может заступить, даже, в том случае, когда сам желает это сделать. По лексическому составу табуированная «черта» принимает разные образы – это некий вход, изгородь, жерди, забор, конец, предел, ограда. Всего-навсего полтора десятка повторений. Но, как правило, «черта» носит запретительный характер: либо, некая сила пресекает попытки сновидца заступить за нее, либо, сами мертвые запрещают герою переходить границу: « Тебе со мной (туда) еще рано». Эти слова бывших смертных представляются нам более чем интересными и знакомыми. Выходит, мертвый «знает», когда живому пора, а когда рано умирать? Вспомни мысли о пространственном сознании смерти. К тому же в части «осведомленности» бывших смертных о судьбе живых наши мысли аналогичны наблюдениям, сделанным д-ром Раймондом Моуди39. Анализ сновидения открывает перед нами новые образы могилы сверх тех, что мы установили ранее. Помимо кровати, постели, символизирующих могилу, другими ее символами служат колодцы, дно, коробки, сугробы и, как ни странно, рот человека, очень часто встречающийся в специфических сновидениях. Вообще, я понял так, что все, что имеет даже незначительную глубину, может служить обозначением во сне могилы. К примеру, сугроб в сновидении символизирует могилу. Во-первых, по своему виду сугроб напоминает свежий могильный холмик, который со временем пропадает. Во-вторых, в самом слове содержится «гроб». К тому же сугроб – это то, что имеет глубину. Собственно, как и рот. Здесь важно уловить принцип, сделанного нами относительно рта, анализа. На «сороковины» по смерти моего отца одна из сновидиц (она сама умерла через два года после виденного ею сновидения) рассказала мне свой сон: « Перед смертью Миши вижу я сон, что зуб у меня выпал. Вытащила его изо рта, положила на ладонь, а зуб раскрошился. Боли я никакой при этом не испытывала. Зуб был коренной. Так повторилось несколько раз». На сороковые дни после смерти другого моего родственника моя дочь рассказала следующий сон и снова, связанный с зубами и ртом: « Приходит дядя со своей дочерью (сейчас она уже взрослая девушка) в мою комнату и говорит: «Сегодня нам надо ехать к врачу, менять пластины на зубах. Нас ждет врач». Я его спрашиваю: « Ты придешь еще к нам?». Он отвечает: « Да, конечно, приду». У меня не возникло ощущения, что он умер. Я еще подумала: « Ну, слава Богу, что у него все хорошо». Когда они вышли из комнаты, я увидела оставленный им телефон, но ни как у него был в жизни, а толстую «раскладушку» синего цвета. На экране запомнила время: тринадцать часов тридцать две минуты. Побежала за ними, сказала ему: « Ты забыл телефон!». А он ответил: « Ой, а я даже не заметил, что оставил телефон». Взял и положил в карман штанов».

     Анализируя эти два сна, можно отметить, что оба сновидения начинаются со рта и с зубов. Ясно, что в первом рассказе коренной зуб – это человек, ладонь – поверхность земли, рот – могила, раскрошившийся зуб – прах, символизирующий смерть. Обратимость сна в его повторяемости. Во втором сне слово «рот» напрямую не называется, но имеется ввиду. Оба сна видятся на «сороковины» после смерти разных людей. Второй сон, правда, примерно через неделю после сорока дней по покойнику. Традиционно известно, что с истечением шести недель решается судьба мертвого – душа «отлетает» из мира на тот свет40. Следовательно, бессознательное наших сновидиц, будучи составной частью индивидуального сознания, автоматически «обработало»  информацию, - в данном случае об определении «судьбы» покойника, - и выдало эти результаты в виде мыслеобразов сновидения о том, что несколько раз выпадает и крошится коренной зуб и, что покойника ждет врач ( тот, кто лечит, избавляет от неприятных ощущений).Часто бывает так, что даже какое-то слово сказанное при нас, либо, услышанное во время бодрствования подвергается анализу сновидения, становится символом сна. И кстати, вот одна странность - сознание при этом как бы живет само по себе: анализирует информацию, которая для конкретного индивидуума, возможно,не имеет никакого значения. То есть, эти действия были бы вполне объяснимы, если бы анализ касался лично человека, ан нет, обработке подвергаются даже те слова и предложения, которые к нему вовсе не относятся. Вот пример. Будучи дома, мы с женой разговаривали о чем-то своем, при нас  в комнате работал телевизор - шел сюжет о том, что на картошку растет цена. Увлеченные разговором, казалось, что ни один из нас к нему не прислушивается. Однако, на следующий день жена рассказала мне, что видела сон про картошку.

  В случае же приведенных  ранее примеров  вывод напрашивается сам собой: когда человек умирает, его остаточное сознание «переходит» в той или иной части к живому индивидуальному сознанию. А уже живое бессознательное независимо от активного сознательного автоматически приобщает себе судьбу перешедшего к нему остаточного сознания мертвого. Следовательно, бессознательное, как и беглое сознание, имеет свою организацию и автоматические инстинктивные действия. Меньшинство ( в данном случае, беглое сознание) подавляется большинством (бессознательным). Отсюда мы приходим к новому для нас понятию – к сознанию бессознательного. Теперь бессознательное сознание подлежит исследованию. Бессознательное по отношению к активному сознанию выступает на нашем примере, как то, что разумно, вообще, т.е., как Пространственное Сознание. Кстати, о забытом телефоне, упомянутом во втором сновидении. Именно такой телефон – толстую «раскладушку» сине-голубого цвета – спустя девять месяцев после виденного сна дочь подарила своей маме, моей жене. А «забывчивый» покойный приходится жене родным братом. Следовательно, сознание бессознательного еще до события смоделировало будущее в мыслеобразах и в мотивации описанного сновидения. Таким образом, происходит взаимообратный процесс: как впечатления от минувшего дня автоматически переводятся в мыслеобразы, так и мыслеобразы переводят тайные помыслы в дела и действия, а следовательно, во впечатления дня будущего. На этом наблюдении пока и остановимся, а сами продолжим анализ условных групп существительных.

     Следует заметить, что в сновидениях достаточно часто видятся технические средства. По числу повторений в текстах технические средства примерно равны количеству существительных, характеризующих место действия. Среди них, и зубила, и гвозди, и трамваи, и рельсы, и маршрутки, и электричество (в значении света), и ружья, и телеги, и электробритвы, и кипятильники, и др. В нескольких сновидениях предметом сюжета становятся мобильные телефоны. По ним звонят, ими хвастаются, их забывают ( как в описанном ранее сне), живым показываются дизайнерские «навороты» мобильников у мертвых и т.п. Со всей очевидностью можно утверждать, что неодушевленные мобильники, как средства взаимоинформации, оживления мира, участвуют, таким образом, в одушевлении общей картины сна. В одном сновидческом рассказе проявился интернет. Сновидица рассказала сон о том, что ей приснился покойный сын, который жаловался на то, что не может отыскать в интернете адрес своего умершего отца. Полагаю, что наряду с машинами, поездами, каретами, лифтами и телегами, символизирующими «уход» из жизни, такими же символами следует теперь признать мобильную связь, модемы, факсы, телефоны и интернет. Характерной особенностью сновидения являются символы, относимые к воде. По количественному составу вода и связанные с ней вещи, упоминаются нечасто и как бы вскользь. Но по качественному свойству вода – важная часть картины сна. С одной стороны, вода символизирует чувство вины ( вспомни сон Уинстона в «1984» Оруэлла)41, с другой – очищает, омывает чувство вины сновидца, примиряет его с ним. Вообще, очистительными свойствами в сновидении могут обладать и вещи, соотносимые с водой: ванна, ванная комната, ведро, бензин, молоко и т.п. В картине сна эти символы, как правило, сопряжены с действием: если в сновидении повесившаяся в жизни подруга сновидицы моет, чистит ванну, то понятно, что сама автор примиряется в этом процессе с собственным чувством вины. Так же, как и из другого сновидения, в котором сновидица не хочет давать пить из бутылки молоко бывшему смертному, ясно, что таким образом проявляется ее чувство, состоящее в разыскании того, чего она при жизни покойному не додала и тем самым считала себя косвенно способствовавшей его преждевременной кончине. Конфликт с чувством вины проявляется в чувстве брезгливости сновидицы, вообще, к смерти: « Как же я после мертвого буду пить из бутылки?». Теперь перейдем к анализу второй условно обозначенной нами группы неодушевленных существительных, определяющей вещи, относимые к человеку. По своей лексике эта группа даже несколько более многочисленная, чем первая. Значительное внимание сон уделяет эмоциям и внешности. Человек рассматривается сновидением с головы до ног. Среди наиболее часто повторяющихся слов, характеризующих человека, - голос, голова, волосы, лицо, глаза, ноги, руки, спина, зубы, рот. Детальные подробности описания человеческого тела менее употребительны – это синяк, локоть, рост, плечи, палец, попа, ладонь, культи, залысины, морщины, губы, колени, шрам, чуб. Наряду с описанием тела используются эмоции человека – разговор, упрек, душа, понимание, желание, мотив, чувство, внимание, впечатление, страх, видения, ответ, фраза, боль, просьбы, настроение, беспокойство, злость. Важно то, что лиц бывших смертных авторы описать не могут, отделываясь общей характеристикой: без морщин, как я его помню, молодой и т.п. Свою немощь сновидцы оправдывают тем, что, мол, и так знают, что это их родной, близкий человек. ( Вспомни наши мысли об интимном). В описании человека и вещей, с ним соотносимых, преобладают ощущения и видения. Во сне человек способен ощущать тепло, боль, вину, желание, тесноту, радость, беспокойство, злость, испытывать страх. Заметь, что у сновидца, как и у мертвого, нет конкретного одного органа, отвечающего за живые ощущения. Ни один из его внутренних органов на сегодняшний день, полагаю, нельзя напрямую отнести к переживанию такого ощущения, как чувство вины или тесноты, к рождению той или иной картины сновидения. При этом сновидец ясно осознает, что то, что ему видится – сон. В сновидении герой может ощущать запахи. На самом-то деле, запахов, которые снятся, в окружении спящего может и не быть. Они воспринимаются реально ощущаемыми посредством «воспоминания о прошлом». И наоборот. Сновидец способен слышать звуки, звонки, сигналы, вписывающиеся в композицию сна, которые в момент просыпания оказываются реально звучащими. Часто сновидцы признаются, что во сне они думали, а именно: им приходили мысли, согласованные с сюжетом сновидения. Складывается двойственное впечатление: беглое сознание, ясно понимая, что сновидческие видения есть самообман, непроизвольно встраивается в игру сновидения, подыгрывает ему, несмотря даже на всю нелепость самих картин. Мысли, сознаваемые сновидцем, дают ощущение реальности происходящего. При этом их логику сновидец не воспринимает как нелепицу. Исходя из сказанного, приходим к выводу, что, как реально происходящее на момент сна в окружении сновидца способно встраиваться в контекст сновидения, так и картины сна могут ощущаться реально происходящими. Взаимообратная реальность. Несмотря на то, что появление голого мертвого во сне сначала не вызывает у сновидца никакого удивления и стыда, само сновидение к описанию одежды, ее деталей, подходит достаточно тщательно. По числу повторений детали одежды, пожалуй, самые многочисленные в группе существительных, описывающих вещи, соотносимые с человеком. Всем знакома женская и мужская любовь к нарядам. В такой любви наблюдается скрытое стремление к душевному сотворчеству. Среди элементов одежды, относимых к «архитектурному» украшению человека, в сновидении повторяются очки, пижамы, повязки, халатики, пиджаки, брюки, юбки, полосы, обрамления, узоры, бинты, рубашки, рюкзаки, портфели, кошельки и т.д. В композиции сна детали одежды играют определенно непрямую роль, а сокрытую. Понятно, что если человеку снятся белые бинты, то это проявляется «воспоминание о прошлом»: некое событие, связанное с прижизненной травмой бывшего смертного, а, следовательно, заставляющее сновидца страдать от чувства вины. Кровь на бинтах указывает на помысел спящего «лечить» душевную рану, т.е. желание избавиться от чувства вины. Сознание анализирует бывшую травму: могла ли она послужить причиной смерти близкого человека и, возможно ли, заключить «сделку» о том, что не эта травма привела к его смерти. При этом «страдалец» может лишь только знать о травме, не будучи сам непосредственным участником события. Таким образом, сознание «выгораживает» сновидца для высвобождения последнего из-под чувства вины. Мы пока остановимся на том, что выяснили.

     Наконец, к заключающим наш анализ вещам, соотносимым с человеком, принадлежат повторения животных, рыб и птиц. Вероятно, фауна, встречающаяся в сновидениях, значительно многочисленнее и шире, нежели, в нашем анализе. В имеющихся в нашем распоряжении текстах, число животных, птиц и рыб незначительное. Это волки, гуси, орел, петух, мышь. К «сказочным» животным сновидений я отнес бы еще чертей. В сновидениях волки появляются стаями и поодиночке. Как правило, волки – олицетворение темных, враждебных сил. У сновидца их появление порождает чувство страха, страха смерти. Несмотря на страх героя сновидения, волки не столь опасны, насколько кажутся – от них больше видимости, чем реальной опасности. Причем из сновидения с волками автор обычно выходит победителем: либо, волки промчались мимо, не тронув сновидца ( как во сне Юнга), либо, герой их поубивал, либо, успел от них убежать и надежно спрятаться. В общем, во сне волки не угрожают, собственно говоря, лично сновидцу, но предвещают события, касающиеся его окружения. Если волки вызывают страх, то появление во сне чертей рождает чувство брезгливости. Авторы не высказывают слов, дающих понять, что черти вызвали у них чувство страха. Напротив, они подробно их описывают. Вряд ли, насмерть перепуганный человек стал бы в подробностях рассматривать того, кого боится. Все эти рога, копыта, шерсть и есть чувство брезгливости, подобное тому, какое вызывает у человека холодная лягушачья слизь42. Черти могут и не появляться в сновидении в виде образов, но способны выступать в форме темных сил, мучителей, давителей и прочих. Наряду с брезгливостью возникает ощущение отчаяния, невозможности помочь, освободить героя сна. Как правило, брезгливость и отчаяние проецируются самим автором на себя, т.е. другие протагонисты сновидения подобных «страданий» не испытывают. Именно под действием ощущения отчаяния и брезгливости герой становится «храбрецом». Темным силам спящий отчаянно сопротивляется и, как правило, выходит победителем – заключает «сделку» с самим собой. Подобную роль играют в сновидении рыбы, гуси, орел, петух, мышь. Они – предвестники будущих событий. Предупреждают события и встречи. Они, как те птицы, которые всегда появляются перед бурей, и также внезапно пропадают. Здесь, на наш взгляд, важно разграничить принадлежность животных. Те, что относятся к дикой природе – волки, рыбы, орел, мышь, - олицетворяют до некоторой степени Пространственное Сознание. Животные, одомашненные человеком, - гуси, петух, - олицетворение индивидуального сознания.

                                 ГЛАВА IV.  Управлять  событиями

    Теперь, пожалуй, следует объясниться по поводу потребности «управлять событиями». Первоначально намёк на неё я обнаружил в опытах известного советско-российского биофизика и психолога Павла Васильевича Симонова1.

    Речь идет о так называемом выученном паразитизме у животных2. В клетку, где находилась группа крыс, пища поступала только в том случае, если одно из животных жало на специально установленный в ней рычаг. И хотя, все крысы научались им пользоваться, впоследствии они сами по себе делились на две группы – на нажателей рычага и на «паразитов», предпочитавших пожирать добытый другими корм. Вначале такое деление было пассивным, но вскоре становилось активным: «паразиты», кусая и подталкивая «трудяг», побуждали их таким образом давить на рычаг, иными словами, с помощью последних пытались управлять событиями. Такие же опыты проводились и с обезьянами. В их среде побуждения к добыче пищи (игры, подталкивания ) постепенно сменялись все более решительными действиями - угрозами и вспышками агрессии.

Это животное поведение схоже с человеческим: наверняка, думаю, многим женам знакомо, насколько угрюмыми, недоброжелательными становятся их мужья в тот момент, когда голодны, и, как меняются их настроения после еды; или, когда один человек старается навязать остальным свое мнение, чтобы хоть на миг почувствовать себя управителем событий. Да и в целом, разве не на животном паразитизме строятся отношения в обществе: вместо того, чтобы посадить и самим вырастить картошку мы, покупая ее в магазине, «заставляем» заниматься этим других? Да что там картошка: когда одни государства определяют, как жить остальным, а при их несогласии «кусают», - объявляют об интервенциях и бомбежках, - то разве не схоже это с выученным животным паразитизмом? Такими, в общем-то, нехитрыми размышлениями, набрел я на потребность «управлять событиями». Более того, думаю, не будь ее у человека, навряд ли, он когда-нибудь смог бы подняться выше животного существования, ибо, у Пространственного Сознания существует взаимообратная необходимость - посредством событий управлять сущим. То, что первоначально люди копировали в окружающем мире, потом они перенесли на свое понимание этого мира, а тот, в свою очередь, обратно на них. Копировать человек стал ради делания. Оно – основа творчества. Вспомни католическую легенду об Оферуше - святом Христофоре, который искал себе бесстрашного хозяина3. В известном смысле, каждый из нас - творец. На этих суждениях мной прежде и утверждено было положение о том, что никто так не копирует вещь, как человек.

   Потребность управлять событиями, в свою очередь, обнаруживает и один из способов, при помощи которого она стремится быть удовлетворенной. Во взаимоотношениях друг с другом люди часто пользуются провокацией. К примеру, когда в статье « Кто мыслит абстрактно?»4 Гегель приводит случай с рыночной торговкой, то ясно, что провокация здесь взаимная: как со стороны покупательницы, обвинившей продавщицу в торговле тухлыми яйцами, так и со стороны последней, наговорившей своей собеседнице самые противные вещи. Спрашивается, для чего один провоцирует другого? Полагаю, для того, чтобы выдвинуться, выставить себя наперед другой вещи, - при условии, что мы воспринимаем окружающий мир, как вещный.

     Для чего, зачем это нужно? Опять-таки, для удовлетворения потребности «управлять событиями».Вспомни, ранее мы упоминали про чувство вины - по сути, оно и рождает известную потребность. Заметь свойство женщин надевать туфли на высоком каблуке, то есть, таким образом, стремиться выставить себя не по горизонтали, а по вертикали. К тому же, вспомни, что неосознанно человек не делит вещи на живые и неживые: при каждом удобном случае старается «одушевить» то, что в его понимании мертво. Кстати, не этим ли объясняется парадоксальная ситуация в русском языке, когда неодушевленные предметы имеют мужской, женский и средний род? Им-то это зачем? Действительно, однако, ощущения, которые человек при этом испытывает, позволяют на время удовлетворить известную потребность - под «событиями» я понимаю все, над чем можно произвести действия. То есть, на вопрос: зачем каждый это делает? - мы отвечаем примерно следующее: чтобы освободиться от сомнения в собственной неполноценности, так называемого крипторхизма5, - не остаться в одном ранге с вещами и выставить себя наперед, порой даже, путем собственного неудовольствия. Но где вы видели, чтобы человек, не отклоняющийся от принятой нормы, желал бы себе неприятного? Как ни странно, выгода очевидна. В этом случае схема сделки усложняется: человек испытывает удовольствие не напрямую, а обходным путем при защите себя от противного. Иными словами, чувство собственной неполноценности вызывает защитную реакцию организма, как я называю это явление, «выставление» себя наперед. Вот во время выгораживания перед неприятным и проявляются соответствующие переживания. По Адлеру эти ощущения, отчасти, искажения половой роли, когда человек, опасаясь потерять мужественность, принимает то мужские, то женские свойства6. Полагаю, что к этому состоянию, примешиваются в виде симптома, собственно, сами физические переживания отдаленно напоминающие сексуальное удовольствие.

     Однако, как мы уже прежде упоминали, символы сновидений – балконы, лестницы, окна и т.п., - носят не только эротический, но и отпугивающе-интуитивный характер. Этим объясняется появление в сновидении компенсирующих, не соответствующих композиции сна предметов: когда человеку с детства твердят, что у него склонность к тому или иному заболеванию, что он не такой, как все, то очевидно, что внутренне он будет стремиться к тому, чтобы от этого избавиться, «вылечиться», купировать противоречащие копированию свойства, выставить себя наперед предполагаемой болезни, остальных людей, порой, даже путем подмены и неприятных жизненных ощущений. Отсюда, страшные сны. Известно, что сон, сновидение тоже ведь своего рода лекарь. Хотя на самом деле, может, болезнь или чувство неполноценности не настоящие, а воображаемые, однако, соответствующие меры, на всякий случай, все же принимаются - следует помнить, что точно так же, как мы провоцируем на действия других, наше сознание то же самое проделывает и с нами. В этом и состоит понимание моего утверждения, что у Пространственного Сознания существует взаимообратная необходимость в управлении сущим. Вспомни, никто так не копирует вещь, как человек, то есть индивидуальное сознание скопировало у Пространственного свойство «управлять событиями». На самом-то деле, это – подмена, но сознание, выдает ее за свое собственное изобретение. Под действием самообмана человек устанавливает для себя искусственный, душевный мир, существующий в его голове, которым он считает, что способен «управлять», - к нему сознание все время стремится, – по Адлеру в этом заключается «жизненный план»7. То есть, представления людей об окружающем могут и не совпадать с действительностью, но при осуществлении «жизненного плана» мы будем стремиться не к реальности, а к своим представлениям о ней – кто-то больше, кто-то меньше. В этом разность воззрений– западного и восточного – на окружающий мир. В платоновой пещере8 мы, люди, действительно, видим тени на стене, а не свет.

     Что же, собственно, в таком случае, человек копирует у Смерти? Вспомни, о чем мы прежде говорили: о том, что последняя способна на время отступить от намеченного кандидата, то есть смерть научает человека, точно так же, как она сама, совершая сделки, торговаться – выставлять себя, как вещь, наперёд. От Смерти происходит наше понимание мира вещным: ты вещь, говорит она человеку. Но вещи не могут видеть, чувствовать, ощущать, наконец, думать, возмущается сущий и … выставляет себя наперед. Со стороны Смерти это, конечно, провокация, но человек на нее ведется.

    Выставляемые наперед устремления, делающие личность диалектически направленной, образуют бодрствующее сознание, а заслонённые, сдвинутые назад, не требующие сиюминутного разрешения задачи, считаются бессознательным, как, если бы мы называли состояние бодрствования настоящей жизнью, а сна - ненастоящей. На самом деле, и то, и другое есть жизнь, а, следовательно, оба феномена - одно и то же явление! Исходя из этого, нам следует скорректировать понятия, которыми мы пользуемся.

   Итак, бессознательное мыслится нами, как то, что без сознания, то есть не имеет сознания, если, конечно, не усматривать в этом некую аллегорию. Однако, в свете нашего понимания не иметь сознания оно не может, так как выражает собой одно и то же сознательное явление. Более того, если даже оно и «бес», то все равно относится к сознанию. Выходит, это в корне противоречит значению слова, выбранному для обозначения феномена. Другое понятие - несознательное - есть то, что себя не сознаёт. И это называние также не отвечает его истинному смыслу. Равно, как и подсознание - то, что под сознанием, а следовательно, как бы отличное от него, расположенное ниже. Выходит, что сдвинуто, заслонено сознанием, выставляющим себя наперед, должно обозначаться по-другому, но никак не этими словами. Полагаю, точнее его было бы называть словом - засознание, засознательное, так же, как зазеркалье, буквально значит то, что за зеркалом. Другими словами, понимается, как продолжение движения по горизонтали – «за», а не его остановку-«бес» и падение - «под», то есть, вниз. Здесь уместно было бы опереться на правило «левой руки» - не на общеизвестный, физический закон, а на душевный, внутренний.

    Не вызывает сомнения, что большинство из нас пишут правой рукой. Пишут так от того, что рука научена именно, таким образом, писать. Мы даже затруднимся ответить, от чего она так научена, скорее, отмахнёмся: мол, удобнее писать правой, чем левой. (Речь идет не о научных основаниях, но о бытовом, повседневном мышлении). А что же последняя? Разве она не умеет писать? Так в том-то и дело, что умеет, что она тоже научена. Странно, но ведь учили писать правую, а не левую руку – ее-то, кто обучил? Для сознания, что правая, что левая – все едино, реально происходит научение обеих. Левая рука обычно выступает, как приложение правой. Своим авторитетом последняя ее заслоняет. Левой рукой можно носить вещи, опираться на нее, ковырять в носу и многое еще, что делать. Однако в ситуации, когда правая рука заключена, связана, ограничена в действии, кто выступает ее спасительницей? Очевидно же, левая. Народная примета «встать не с той ноги» означает, что если, проснувшись, сначала встать на левую ногу, то день будет неудачным. И здесь правая заслоняет левую. Однако, как же по поводу письма? Нет сомнения, что и левая может и способна к письму и, вообще, она способна ко многим действиям правой руки – вспомни про левшей. Она все время «подглядывает» за действиями своей споручницы. И практически часто зеркально копирует ее манипуляции, но находится, в то же время, как бы в тени, как бы на надлежащем ей месте. А все из-за того, что правая проворнее, активнее, логичнее, да и сильнее левой. Впрочем, с развитием техники положение обеих постепенно уравнивается. Так теперь в письме правая рука теряет свое главенство: при печатании текста одинаково важны действия двух рук. По мобильному телефону тоже одинаково удобно разговаривать при участии обеих и даже при наборе текста на смартфоне или планшете – одна равноценна другой. Исходя из «правила левой руки», мы теперь превозносим понятие засознательного. Подобно левой руке, оно, прежде, находилось в тени беглого сознания. Даже Фрейд, открыв бессознательное, сначала углубился в него, а потом ничего не поняв, увлекся занимательной проблемой сексуального. Мы полагаем, настало время обратить внимание на засознательное, ибо, оно имеет те же права, что и левая рука по отношению к правой.

   Теперь же, возвращаясь к упомянутому в начале опыту Симонова, приходим к выводу, что в той самой клетке, которую мы называем сознанием, есть соответствующий «рычаг» - на него одна составляющая заставляет давить другую! Кто из них «трудяга», а кто «паразит», понятно и так. При этом мы не раскрываем никакой тайны, когда наблюдаем у трех – четырехлетнего ребенка в течение минуты сразу несколько «я хочу». Даже, собственно, младенец неспособный на самостоятельные действия и тот своеобразным образом проявляет свою потребность «управлять событиями» - он кричит. У некоторых взрослых это младенческое свойство, – орать, сучить ручками и ножками,- как выставление себя наперед и воспоминание о прошлом, проявляется, порой, довольно часто. Оно означает, что когда-то известная потребность была удовлетворена. Причем в определенных случаях ее неудовлетворенность может вызывать у человека, в том числе, психические, нервные расстройства. Очевидно, что эта потребность имеет электрическую природу, переведенную в химическую реакцию. Это как обратное действие кислотных и щелочных аккумуляторов, то есть электрические разряды стимулируют химическую реакцию, а не наоборот. Абстрагироваться, посмотреть на неё как бы со стороны, означает, снять производимое известной потребностью напряжение!

    Теперь смоделируем то, как ведет себя сознание во время сна. Итак, человек засыпает, перестает двигаться, замирает. Его мышцы расслаблены, резко снижается напряжение, активность электрических разрядов, поступающих от нервных окончаний к коре головного мозга и обратно. Как же на эти перемены реагирует бодрствующее сознание? Оно начинает вести себя так, как бывший смертный во сне – сознание растеряно, не знает, что делать. Наступает ортодоксальный сон, то есть «медленный», без сновидений. В это время потребность «управлять событиями» ищет себе возможности проявиться. Вот тогда-то и пригождается тот самый «рычаг». Засознание говорит бодрствующему сознанию: тебе нужно идти! -Да,- отвечает то и уходит: открывает воображаемую дверь, спускается по лестнице, – засознание за ним наблюдает. Ура! Бодрствующее сознание снова в центре внимания, ощущает себя управителем событий: внутренние органы работают на полную силу, кровь гоняется по жилам, некоторые биологические параметры организма выше даже, чем во время бодрствования, достигают критических значений9. Вероятно, это та ситуация, которую Гурджиев понимал, как наблюдение одного центра за другим10. Как ни странно, все это происходит во сне, когда, казалось бы, никакого электричества, значительной энергии не требуется. Заметим, что в поведении обоих феноменов - засознания и его бодрствующего управителя – много общего. Понаблюдаем за проявлениями внутренней картинки во время бодрствования: например, когда обычно требуется припомнить какой-либо путь, то в воображении не возникает последовательно маршрут в деталях, а только его фрагменты, самое яркое воспоминание – конечный пункт. Попутно всплывают подмены, то есть, когда видится, к примеру, магазин, то припоминается денежный долг – это потому, что магазин связан с деньгами. Этим явлением объясняется, пожалуй, тот факт, когда во сне внезапно появляются те или иные лица, предметы, о которых нам кажется, что мы и не думали. Все они – подмены. Следовательно, разгадывание символов сновидения следует вести обратным порядком, то есть, отталкиваясь от подмен, искать проявленный в сновидении самый яркий предмет, с которым они могут быть взаимосвязаны. Отчасти, во сне разворачивается логическая цепочка припоминаний такая же, как и во время бодрствования, но она, говоря компьютерным языком, разархивированная. Таким образом, в сновидении наряду с картинами реальных припоминаний мы наблюдаем их подмены - попутные воспоминания. Следовательно, символы, проявляющиеся во сне, с одной стороны, это яркие воспоминания сознания. С другой, путь, приведший к проявленности знака. Хотя сознательно он и заслонен, но все равно мы наблюдаем его в символике подмены. Этим объясняется одно из положений Тибетской книги мертвых, о том, что снится мертвый, а мысль о живом: родители появляются во сне при воспоминании о детях, так же, как последние при мысли о родителях11.

     И вот теперь переходим к осмыслению общей проблемы - проявлению «потребности управлять событиями» среди массы людей. Итак, прежде мы утверждали, что это множество соответствует нулю, так как индивидуальности каждого выявить невозможно. Одновременно конкретную личность принимали за единицу. Такая градация существует при раздельном анализе феноменов. Но что получим в результате их соединения? Гурджиев утверждал, что один центр наблюдает за другим12. Это у единичного человека. Однако, в окружающем пространстве наблюдением за реальностью занимается множество. Когда отдельное сознание замечает в окружающем нечто необычное, то, как правило, испытывает при этом физическое удовольствие – таков результат действия потребности управлять событиями. Но нельзя утверждать, что то же самое уже не приметили и другие наблюдатели. Ими сам факт проявленности тоже ухвачен – теперь многие продолжают присваивать его себе. Их единичности получают свою порцию удовольствия. Представление о реальности, то есть самобман, – непосредственный фактор воздействия на личность потребности управлять событиями. Если реально человек, то есть единица, понимает, что то, что он обнаружил, уже знает множество – ноль, то интереса к этому у него не будет, поскольку физического удовлетворения он не получит, так как в этом случае выставить себя наперед не удастся. Таков результат действия единицы. Но цепная реакция получения удовольствия не останавливается – его жаждет получить множество - ноль. В этот момент в реальности окружающей множественности и проявляется феномен, исходящий из потребности управлять событиями - третичность. Другими словами, сами по себе единица и ноль – замкнутые системы. Третичность, то есть проявленность в окружающем мире, они получают лишь в результате соединения: отделяя, соединяй, и отделённое умножится.

                                      Комментарии к ГЛАВЕ IV:

1 Па́вел Васи́льевич Си́монов (урожд. Станке́вич, 20 апреля 1926, Ленинград — 6 июня 2002, Москва) — советский, российский психофизиолог, биофизик и психолог. Академик РАН (1991; академик АН СССР с 1987), доктор медицинских наук (1961), профессор (1969). Лауреат Государственной премии СССР (1987, в коллективе) за создание и разработку методов диагностики и прогнозирования состояния мозга человека. См.: Википедия - http://ru.wikipedia.org/;

2 П.В. Симонов, П.М.Ершов, Ю.П. Вяземский. Происхождение духовности. – М.: Наука, 1989. – С. 33;

3 См.: Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. В трех томах. Том первый. – М.: Современный писатель, 1995. – С. 371 – 372;

4 См.: Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Кто мыслит абстрактно? – «Вопросы философии», 6 (1956), С.138-140, http://caute.ru/ilyenkov/tra/denkaba.html;

5 Крипторхизм — чувство неполноценности и сомнения в том, сможет ли человек с таким дефектом стать настоящим мужчиной. См.: Альфред Адлер. Практика и теория индивидуальной психологии. http://lib100.com/book/common_psychology/;

6 Там же;

7 Там же;

8 Платон. Государство. http://tululu.org/read52583/19/;

9 Александров Ю. И. Глава 13. Сон и сновидения // Психофизиология: учебник для вузов. — 2-е изд. — СПб.: Питер-пресс, 2003. См.: http://www.piter-press.ru/attachment.php?barcode=978527200391&at=exc&n=0;

10 Успенский П.Д. В поисках чудесного: Пер. с англ.- СПб.: Издательство Чернышова, 1994. - С. 459-460;

11 « Чтобы покорить, в этом смысле, какое-либо чувствующее существо человеческого мира, принимается форма, которая, с точки зрения религии, будет привлекательна для этого существа. Так, чтобы стать привлекательным для последователя учения Шивы, нужно принять форму, т.е. образ Шивы, для буддиста – форму будды Шакьямуни, для христианина – форму Христа, для мусульманина – форму пророка Магомета и так далее, в соответствии с вероисповеданием. То же самое – для любых групп и подгрупп человеческого мира – например, чтобы покорить родителей, нужно принять форму детей, и наоборот». См.: Тибетская Книга Мертвых. Бардо Тхёдол. – М., 2005. – С. 343;

12 См. ссылку 9.

 

                                                      Эпилог

     В этой нашей заключительной части мы позволим себе критически оценить мысль Людвига Фейербаха о том, что «вообще бессмертие принимается близко к сердцу только живыми, а не умершими»43. Это позволение доставляют нам лексический анализ сновидений и осуществленный независимо от него анализ надгробной надписи. В первом случае мы убедились в том, что мертвый «знает», когда живому пора, а когда еще рано умирать. В этой части наши выводы совпали с наблюдениями за умирающими, сделанными доктором Р. Моуди. Нам возразят, мол, это же живые видят сны, а не те, кто умерли. Да, но тогда откуда у живых это «тебе со мной (туда) еще рано», если по своей природе понятие смерти жизни противно? Что это – очередной самообман? К тому же и в эпитафии мы находим подобные несоответствия: №LXXXIX "Ты был орлом в профессии И в жизни, Надеждой и опорой для семьи, Но не держи на нас ты укоризны, Что мы тебя, родной, не сберегли". У кого живые просят прощения? Человека уж нет. Сами у себя? Или у того, что навек с ними осталось? Вспомни: №CLXXIV "Как много моего Навек с тобой ушло. Так много твоего Навек со мной осталось". Приведем еще эпитафию: №LXVIII "Прости меня, мой ангел, Что не уберегла тебя". Здесь, с одной стороны, прошение прощения из чувства вины, а с другой, «мой ангел» - тот, кто охраняет. Бывший смертный не есть мертвый ангел, но живой, ибо, бесполезно просить прощения у того, что умерло. В эпитафии №CXXXII «Покойся с миром, сын мой милый», говорится о упокоении с тем миром, с тем окружающим, в котором мы все обитаем, совместно с окружающей действительностью покойся, поскольку, в противном случае, слышится смысловая тавтология: покой сам собой подразумевает и мир, как спокойствие. Как и Гомер, эпитафия признает краткотечность жизни: №CCXXXIV "Жизнь коротка, мы гости На Земле … А истина – любовь и бесконечность … Спи мирно и спокойно в тишине. Память о тебе не канет в вечность". Почему, собственно, и живые, и мертвые, так боятся – очень часто встречается «память вечна», «вечная память», - что память канет (упадет) в вечность? Ведь Вечность есть Ничто, ее невозможно определить, она такое же множество, как и «мы» в эпитафии, т.е. 0 (ноль). Очевидно же, что кануть в Вечность означает быть исключенным из списка «живых» мертвых, т.е. способных вернуться обратно к жизни! Вспомни, только там, где есть могилы, есть и воскресение!44 Из этого следует, что мертвые, на самом-то деле, живы? Да, мертвые живы. Вспомни, что в сновидении сознание бывших смертных, изменяясь, сопрягается с самообманом. Часто самообман помогает выжить. Вспомни, к тому же Ездру: «//И отдаст земля тех, которые в ней спят, и прах тех, которые молчаливо в нем обитают, а хранилища отдадут вверенные им души … и окончится долготерпение//»45. В представлении эпитафии жизнь есть некая дорога, по которой идут и с которой уходят: №CCXXIV "Судьба распорядилась строго. Куда ты, сынок, спешил? Ты думал – бежит дорога. А это бежала жизнь"; №LXX "Зачем безвременно разлуку Дала жестоко нам судьба? Вы так любившие друг друга Ушли из жизни навсегда". Ушли из жизни! А что вы называете жизнью? Картину вокруг или все же и содержание ее: шум деревьев, ветра, шебуршение букашек-таракашек, того микромира, который настолько мал, безвиден, что не входит в картину ваших органов чувств? Или для вас – это не ваша жизнь? Тем самым уже в естественную мировую гармонию вы вносите свою, искусственную. По-вашему, жизнь только потому дорога, что по ней человек ходит? Но ведь животные не строят дорог – они тропами крадутся, и птицы не пролагают видимых путей, и рыбы плавают по-своему, а не по дорогам. Только это вовсе не значит, что они не живут! Оглянитесь, вы, живые, - вы не одни в общем мире! И чтобы не быть несправедливыми к букашкам-таракашкам, вы все подряд очеловечиваете46, а заодно и то тайное, чего не знаете, хотя в этом тайном, может, и нет никакой человечности! Рассвет придет с вами и без вас. Для рассвета вы всегда есть, точно так же, как если бы вас и не было. У рассвета свои законы. Но, когда вы пытаетесь вмешаться в законы рассвета, вся гармоничная картина мира нарушается. Разве вы создали подобную мировую гармонию, в которой сможете укрыться при крушении нынешней? Нет? Ну, тогда и сидите на своем месте!

     Человек – непорочная душа, т.е. непрочная, не крепкая, легко разрушимая: №CXXI "О непорочная душа, ушедшая от нас Столь рано. Тебе на небе вечный дан покой, Нам на земле мучительная рана". Но когда Гомер говорит о беспорочной душе47, то имеет ввиду душу, у которой нет порога прочности, крепости, разрушимости, то есть вечную. Эта душа – идеал поэта. Отсюда и поступки ее лишены порога прочности. И среди людей встречаются такие беспорочные души. Таков Сцевола, на которого ссылается Августин в «Граде божьем»48, ибо, неразумно полагаться на бессмертную славу, посреди стана врагов. Сцеволу мы уважаем не за то, что он выиграл или проиграл, но за то, что он выстоял! В этом содержание вечной души.

     Вспомни, во всей массе эпитафии ты не встретишь слова «подобие», но "образ" встречается довольно-таки часто. Подобие сберегает могила: №LXXIX "Я тебя растила, Но не сберегла. Пусть теперь могила Сбережет тебя". А что, когда человек умирает, подобие перестает быть образом? Нет. Даже мертвого после смерти называют не просто прахом, но человеком: №CLXXXIII "Здесь погребено тьло Потомственной почетной Гражданки Наталiи Ивановны Сенаторовой Родилась 14 августа 1851 года. Скончалась 24 iюня въ 10 ч. утра 1915 года. Прохожий, ты идешь, но ляжешь, Какъ и я. Присядь и отдохни на Камнь у меня, сорви былинку И вспомни о судьбь, я дома, А ты в гостяхъ, подумай о себь". Действительно, ничего себе прах, который еще и разговаривает, и знает, что у него на могиле камень стоит, и былинка растет! Но это же живые на камне пишут эпитафию! Тогда ответь: откуда у живых это «я дома, а ты в гостях»? Что есть дом для праха? Дом для праха есть, в том числе, весь окружающий мир: №CLIV "Родной души горька утрата, Скорбь пропастью легла в поверженном дому. Секунды кончились. Мир праху твоему". Другими словами, праху достается не только мир, как покой, но и весь мир, со всем окружающим видимым и невидимым. В чем же состоит сверхсмысл, обнаруженный нами в эпитафии? №LXIV "Не ходи прохожий, Не топчи мой прах, Я у себя дома, А ты еще в гостях". Итак, если «не топчи мой прах» и, если я при этом обладаю голосом, способным сказать тебе «не ходи, прохожий», значит, «дом» мой там, где я лежу, но и кругом, где я дома. Но, собственно, отчего имею я право требовать от тебя «не топчи мой прах»? От того имею такое право, что я тот же человек, как и ты, ведь и ты в свое время ляжешь, как и я, и тоже будешь требовать: «не ходи, прохожий», ибо, даже и после смерти никто из нас не перестает быть человеком. Коли так, то, что значит для бывшего смертного быть дома? Быть в неосязаемом, в тайном, в невидимом, ведь тоже означает для него быть дома! У мертвого другой язык, другое осмысление действительности ( в чем мы убедились на примере сновидений), которое как раз и включает тех букашек и шум деревьев, ветра, составляющих, между прочим, и вашу жизнь! Что остается у мертвого после смерти? Прах, по сути, кости. Тело истлевает. Как бы там ни было, в костях бывшего смертного остается малая часть его истинного сознания. Вспомни, Ездру49. Язык этой капельки сознания соразмерен остатку: когда мертвый заявляет, что « я у себя дома», это означает, что сознание его сохраняется не только в том, что у него осталось, но и в окружающем, которое для него тот же дом. А предостережение «не ходи, прохожий, не топчи мой прах», значит, что живой хоть и может уничтожить, попрать кости бывшего смертного, но последний все же обитает не только в них, но и в окружающем. В то время, как живой только в гостях, или на «языке» бывших смертных в костях, т.е. в теле, как последний его понимает.

     Доброе и любимое имя является одной из составляющих вечной памяти: №CLXXII "Те, кого отличают боги, Живут недолго, Но доброе и любимое имя Живет вечно". Очевидно, что в этом свойстве вечности проявляется восточное влияние50. Хотя эпитафия и утверждает, что на земле вечны неодушевленно-чувственные вещи, но разве могут они быть вечными, если не относятся к одушевленному лицу: №CLXX "Отец и мать – святые Имена… Как жаль, что наше счастье Слишком зыбко. В моей душе и нежность, и вина. Отцовский взгляд и мамина улыбка". Если неодушевленно-чувственные вещи не принадлежат единичному лицу, то они сродни одиночеству, которое та же смерть: №CCXLVII "Жизнь коротка – память вечна. Почему ты так рано ушел от нас … Почему ты оставил меня одну … Одиночество – это та же смерть". Не осознавая этого при жизни, после смерти человек обретает единичность, отделяется от толпы, по сути, истинно становясь Чудом Единого. В общем, наше принципиальное несогласие с известной мыслью Фейербаха состоит в том, что он пользуется и владеет уже возделанным и удобренным участком, на котором и природа производит столь же буйно; мы же имеем клочок необработанный, для которого собрали некоторые инструменты и материалы, и вот теперь приступили к его возделыванию! Но все дело в том, что под рукой у Фейербаха нет инструментов и материалов, которые требуются для первичной обработки – они ему просто не нужны. В таком случае, на своем ухоженном участке он уже не может ни посеять, ни произвести ничего нового, не совершить никакого чудесного для себя открытия. К сожалению, конечно. Жаль его!

                                                                         

                                     Приложения. Комментарии к ПРОЛОГУ, ГЛАВАМ  I, II, III
                                             и ЭПИЛОГУ:

1 См.: //Кроткие Оры при мне вратами ведают неба,/ Даже владыке богов вход я и выход даю./ Янус поэтому я. Когда же мне жрец преподносит/ В жертву полбенный хлеб, с солью его замесив/ (Ты улыбнешься), тогда «Отворителем» я называюсь/ Или, по слову жреца, имя «Затворщик» ношу./Сменою действий моих объясняются эти названья,/ Так называли меня по простоте в старину//. Овидий. Наука любви. Элегии и героиды. – Новосибирск, 1990. – С. 253.

2 См.: « Хейдеггер различает «собственное» и «несобственное» существование. Последнее есть результат подчинения личности внешней обстановке, общепринятому, коллективному. «Как нечто социальное, - говорит Хейдеггер, - я не являюсь собой». Большая Советская Энциклопедия в 50-ти т.т. – М., 1957. – Т.48, С.358.

3 Ф. Ницше. Так говорил Заратустра: Книга для всех и ни для кого. – М., 2005. – С.66.

4 Гомер. Одиссея. – М., 1993.- XXIV, 13, 14,15,20.

5 Там же. – XXIV, 203, 204.

6 Там же. – XXIV, 12, 13.

7 Там же. – XXIV, 197, 198.

8 Там же. – XXIV, 306-311.

9 Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. В трех томах. Том третий. – М., 1995. – С. 354-355, 373.

10 Гомер. Одиссея. – М., 1993. – V, 315-316, 320-322, 333-334, 388-389, 431, 451-457.

11 Джойс Д. Улисс: роман ( ч. I и II). – М., 1994. – Т.2, С. 53.

12 См. прим. 2.

13 Успенский П.Д. В поисках чудесного. – СПб., 1994. – С.461.

14 «Зильберер, как уже отмечалось в другом месте, ухватил преобразование мыслей в образы, так сказать, in flagranti, вынуждая себя умственной деятельности в состояниях утомления и сонливости. В таком случае обрабатываемая мысль ускользала, а вместо нее возникало видение, которое оказывалось заменой, как правило, абстрактной мысли. Во время этих попыток случалось так, что возникавший образ, сопоставимый с элементом сновидения, представлял собой нечто иное по сравнению с мыслью, подлежавшей переработке, а именно само утомление, затруднение или отвращение к этой работе, то есть субъективное состояние человека, который прилагает усилия, и его функционирование вместо предмета его усилий. Такие очень часто возникавшие у себя случаи Зильберер назвал «функциональным феноменом» в противоположность ожидаемому «материальному». См.: Фрейд З. Толкование сновидений. – М., 2007. – С. 417-418.

15 Симонов П.В. и др. Происхождение духовности. – М., 1989. – С. 26, 27.

16 Гуревич П.С. Возрожден ли мистицизм?: Критические очерки. – М., 1984. – С.28; Блаватская Е.П. Из пещер и дебрей Индостана. – М., 2001. – С.10.

17 Фрейд З. Толкование сновидений. – М., 2007. – 359-360.

18 Там же. – С.220.

19 Успенский П.Д. В поисках чудесного. – СПб., 1994. – С. 449, 464.

20 Similis simili gaudet (лат.) – подобный подобному радуется.

21 Memento mori (лат.) – «помни о смерти».

22 См. прим. 4.

23 Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. – М., 1991. – С. 84, 134.

24 Жизнь земная и последующая. – М., 1991. – С.151.

25 В. Микушевич. Будущий год. – М., 2002. – С. 348.

26 Успенский П.Д. В поисках чудесного. – СПб., 1994. – С. 145.

27 Гомер. Одиссея. – М., 1993. – XIX, 535-553.

28 Там же. – XIX, 562-567.

29 За пределами сновидений: Современный толкователь снов. – Х. – Симферополь, 1997. – С.93.

30 Фрейд З. Сновидения. Избранные лекции. – М., 1991. – С.10.

31 ст. Чистяков В.А. Представления о дороге в загробный мир в русских похоронных причитаниях 19-20 в.в. (Обряды и обрядовый фольклор. _ М.: Наука, 1982. – С. 115.

32 Фрейд З. Сновидения. Избранные лекции. – М., 1991. - С.7.

33 Былины. – М., 1993.- С.58.

34 Там же. – С.60.

35 Библия. Книги Священного Писания. – М.: Российское Библейское Общество, 1997. – Быт. 3,24.

36 Симонов П.В. и др. Происхождение духовности. – М., 1989. – С.26.

37 Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. – М., 1976. – С.115-116.

38 См. прим. 26.

39 Раймонд А. Муди. Жизнь после жизни. – Тв., 1991. – С.31, 44.

40 Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. В трех томах. – М., 1995. – Т.3, С. 139.

41 «Уинстон не мог вспомнить, как это было, но во сне он знал, что жизни матери и сестры принесены в жертву его жизни». См.: Оруэлл Дж. «1984» и эссе разных лет. – М., 1989. – С.38.

42 «В лягушке к неприятности форм присоединяется еще то, что это животное покрыто холодною слизью, какою бывает покрыт труп; от этого лягушка делается еще отвратительнее». См.: Чернышевский Н.Г. эстетические отношения искусства к действительности. – М., 1955. – С.13.

43 Для внимательного осмысления, высказанной Фейербахом мысли о смертности бессмертия, приведем контекст в полном объеме: « Желание людей иметь бессмертное имя понимают совершенно неверно, если это желание подменяется верой в бессмертную жизнь – по той причине, что ведь без существования и сознания после смерти человеку ничего не известно о его имени и нет от этого имени никакого проку. Вообще бессмертие принимается близко к сердцу только живыми, а не умершими. Поэтому не мертвый, а только живой думает о смерти и испытывает при этой мысли потребность восполнить преходящий характер своей жизни вечностью своего имени, своих деяний. Стремление к бессмертным делам и бессмертной славе коренится лишь в сознании смертности. И истинную причину этого стремления уже открыл и высказал Гомер, прежде всего в следующем прекрасном месте «Одиссеи» (XIX, 328-334). «Ненадолго нам жизнь достается на свете», но именно поэтому – в чем и заключается смысл приведенного места – Кто… беспорочный душой, и в поступках своих беспорочен – Имя его, с похвалой по земле разносимое, славят Все племена и народы, все добрым его величают. Прав поэтому также Августин в своем «Граде божьем», говоря в пятой книге о римских героях, таких как Сцевола, Деций и Курций, что они, - так как их цель была государство земное, а не государство небесное, так как их цель была жизнь временная, а не вечная, - не могли любить ничего иного, кроме славы, посредством которой они и после как бы желали продолжить свою жизнь в устах людей, их восхваляющих». См.: Фейербах Л. Сочинения: В 2 Т. – М., 1995. – Т.1, С. 291.

44 Ницше Ф. Так говорил Зартустра: Книга для всех и ни для кого. – М., 2005. – С.137.

45 Библия. Книги Священного Писания. – М.: Российское Библейское Общество, 1997. – 3 Езд., 7: 32,33.

46 Чернышевский Н.Г. Эстетические отношения искусства к действительности. – М., 1955. – С.32.

47 Гомер. Одиссея. – М., 1993. – XIX, 332-334.

48 См. прим. 43.

49 См. прим. 45.

50 Ср.: Саади из кн. «Бустан» О справедливости, мудрости и справедливости. Поучения Ануширвана, когда он умирал, Хормузу, своему сыну: Никто не вечен в мире – - все уйдет. Но вечно имя доброе Живет. См.: Родник жемчужин: персидско-таджикская классическая поэзия. – М., 1979. – С.380.